Родился в спальных районах Белфаста в семье профессора высшей математики и домохозяйки. Мать его была весьма набожной дамой, предпочитавшей развивать своего сына воскресными моленьями и исповедями, тем самым не только поселив в своем сыне стойкое отвращение к религии любого вида (и, между прочим, к женщинам тоже), но и научив его изощренно врать о своих проступках, честно глядя в доверчивые глаза священников.

Бедной жизни Мориарти никогда не знал, поскольку, как только сыну исполнилось два, главу семейства пригласили преподавать на  кафедру прикладной математики в Оксфорд, где Джеймс и провел все свое детство в велосипедах, зеленых садах и университетских корпусах. Безусловно, жизнь профессорских детей складывалась по-особенному, и с малых лет Джим был окружен светилами науки, признававшими и поощрявшими его действительно потрясающий ум, увы, не нашедший никакого отклика у сверстников. Если глубокое интеллектуальное и физическое одиночество не беспокоили его в отчем доме, то после зачисления в Итон, оставшись наедине с замкнутыми миром людей, он впервые по-настоящему ощутил, насколько громадна пропасть между ним и обществом. Острый на язык, ироничный и прямолинейный, Мориарти быстро снискал славу главного в колледже выскочки, которого следовало при каждом удобном случае "ставить на место"; пренебрежительно относящийся к учебе, быстро ему наскучившей, он не нашел поддержки и в преподавательском составе, оставаясь в Итоне лишь на правах отпрыска к тому времени довольно известного ученого. Сама школьная жизнь казалась Мориарти постылой, посредственной  – большую часть времени он лишь читал, бродил по территории колледжа и придумывал задачи, которые сам же в последствии и решал. Лишь где-то к середине обучения Джим, наконец-то, понял, что, в общем-то, ни свою природную агрессию, ни желание выделиться, ни специфические пристрастия он не должен прятать  – он вообще никому ничего не должен.

Было бы почти невозможно для Мориарти не выбрать путь преступного консультанта: абсолютно все его личностные качества не позволяли ему находиться в гармонии с Системой; он сам хотел быть Ею. Поэтому убийство Пауэрса, предпочитавшего проводить свои вечера не за заучиванием Старого Завета, дабы после очаровывать дамочек «интеллектуальными» шуточками, а за наставлением новых синяков Мориарти, не стало удивлением для самого Джима. Он просто все рассчитал и просто убил человека. Ценность людской жизни по-прежнему оставалась для него загадкой, зато будущее выдающегося студента-физика рисовалось ему достаточно ярко.

К тому времени имя его отца уже было на слуху у каждого второго любителя науки, и Джим, не столько уставший от темной тени родительской славы, сколько опасающийся громкого имени, взял себе девичью фамилию матери, однако в какой-то момент реальная жизнь новоиспеченного Джеймса Мориарти, успешно защищающего курсовую по поляризации вакуума, покупающего книги только в полиэтиленовой обвертке и прогуливающего лекции по философии, отошла на второй план, стала абсолютно никчемной в сравнении с жизнью преступного консультанта, появившегося в криминальном мире буквально из воздуха. Свою незаконную деятельность он боязливо начал с того, что под инициалами JM отправлял одним из самых влиятельных преступников Лондона совершенно блистательные планы того, как бы им, например, заполучить новые нефтерождения или достать из-за решетки своего непутевого прислужника. И все планы, конечно же, работали превосходно, поскольку, репутации ради, Мориарти никогда не брался за что-то, сулившее ему провал; однако, как только у того или иного преступника появлялась идея повторить небывалый успех, ничего не выходило и они уже сами кидались на поиски "преступного консультанта". Год-два  – и слух о Мориарти распространился по стране; семь лет  – и Наполеон преступного мира из мифа для уличных мальчишек превратился в человека, направляющего вектор криминальной жизни целой страны и, более того, всей Европы.

Теперь профессор Джеймс Мориарти издает посредственные работки, посвященные кваркам и бозонам, каждые полгода честно светится в научных кругах, прохладно приветствуя успешных коллег, исправно платит налоги за свою маленькую квартирку в Илинге, а, между делом, возможно, когда есть свободное время и в голове не соударяются протоны, правит преступной империей.

Если бы кто-нибудь спросил Мориарти, как он может описать себя, то быстро получил бы ответ: обаятельный, интеллектуальный и потрясающий. Дело вовсе не в том, что у Джима не занимать самолюбия, нет, - его ответ довольно близок к правде, кроме, пожалуй, того, что потрясающим его можно назвать с натяжкой. Так или иначе, преступный консультант действительно обладает немалой харизмой, выручавшей его на протяжении всей жизни, и почти пугающей, болезненной гениальностью в сфере криминальных изощрений. Он гордо несет не столько холодный аналитический ум, сколько безрассудное материалистичное любопытство. По правде говоря, дедукция, логика и психология всегда казались ему ненадежными ровно настолько, насколько он был уверен в том, что факты решают все: узнать о человеке как можно больше и надавить, зажать, задушить, целиком ограничить его в действиях, о-без-дви-жить.

Мориарти глубоко восхищен идеей сверхчеловека и, конечно же, со всей свойственной ему любовью к максимализму для начала предпочитает называть себя, как минимум, не-человеком. На самом же деле, за утрированными названиями, которые он дает многим вещам, касающимся его духовного мира, он зачастую прячет то первобытное отвращение, если не страх, ко всему человечному в самом себе. Будь то иррациональное желание обладать, привязанность или дружеская симпатия - все это вызывает в нем стойкое отторжение. За всей его непробиваемой волей даже в мелочах, его скрупулезным аналитическим умом и ироничным жизненным подходом Джеймс обзавелся одной-единственной слабостью: абсолютным неумением дифференцировать собственные чувства; это влечет за собой то, что самые доверительные отношения он, совершенно бесконтрольно, строил с теми, кто был способен объяснить ему, следствием какого же чувства могут являться его действия. В годы своей юности Мориарти, безусловно, испытывал острую потребность в "направляющем" векторе собственных чувств, однако, когда, рано или поздно, это обернулось наивным самообманом (ответь ему кто-нибудь, что у него трясутся руки от страха, а не от зажатого нерва, - тут же испугался бы), он вполне осознанно еще дальше отдалился от общества, имеющего на него влияние.

В той мере, в какой Джеймс хочет влиять на абсолютно все вещи, происходящие в окружающем мире, он хочет избавиться от внешнего влияния на него; имя Мориарти аналогично слову "контроль" - ему настолько важно держать все в кулаке, знать все до последней мелочи, уловить каждое изменение, что иногда он просто не способен ослабить хватку и перегибает палку. Порой, запланировав нечто грандиозное, он может потеряться в деталях, поскольку не привык разделять ответственность с кем-нибудь другим и часто переоценивает даже собственные силы, недооценивая других, откуда в его практике консультанта появляются вопиющие ошибки, занозы в самых банальных делах. В силу этого, Мориарти питает какую-то извращенную любовь к одной лишь мысли о потере контроля. Нельзя сказать, что он всякий раз бросает вызов сильнейшим мира сего, дабы его, в конечном счете, кто-нибудь одолел, нет, Джим слишком эгоцентричен для этого. Однако отпустить поводья, как минимум, на уровне человеческом, почти бытовом - весьма навязчивая идея.

Джеймс болезненно нестабилен, в особенности, когда случается перерыв между делами, захватывающими ум. Есть множество вещей, касающихся самого Мориарти, способных вывести того из себя. Его естественная защита - ответный удар; ему важно всегда превосходить собеседника, уметь задеть того за живое, а самому остаться пренебрежительно безразличным. Поддеть, поймать, задавить, обидеть - криминальный консультант весьма ловко обращается со всеми этими действиями.

Ему нравится немецкая философия, проникнутая глубоким презрением к человеку массы, суд над которым вовсе не обязан подчиняться морали; у Мориарти нет "кнута и пряника" - у него есть кнут и отравленный хлеб; он не разделяет и властвует, а отбирает и правит. Джеймс никогда не был из тех, кто брезгует мелкими жеманными чиновниками, желающими отравить собаку своей любовницы, или престарелыми герцогинями, потерявшими в чужой постели фамильное кольцо: у него есть потрясающий талант получать выгоду абсолютно из всего.

Даже с учетом того, что в итонские времена, которые Мориарти ласково называет "золотыми годками страданий" (и, закатывая глаза, печально прикладывает ко лбу ладонь), он сознательно никогда не упускал возможности развязать пустой спор, задеть своего собеседника и, короче говоря, нарваться на неприятности, заканчивающиеся свиданием с чьей-нибудь крикетной битой, это, так или иначе, можно причислить лишь к травмирующему опыту - о привязанностях и доверии Джиму рассказывали сказки. К тому же, любимая матушка дала Джиму не только жизнь, но и иррациональное отвращение ко всему женскому полу, которому, по его словам, конечно же, доверять нельзя ни в коем случае, и годятся они лишь для того, чтобы их использовать.